Геронтолог Дарья Белостоцкая закончила факультет психологии ВШЭ и пишет докторскую диссертацию в Венском университете. «Афиша» поговорила с ней о том, как проходит старость в России, как должны выглядеть дома для престарелых и есть ли способ стать здоровым и счастливым стариком.

Об интересе к старости

[подпись] Дарья БелостоцкаяФотография: из личного архиваЯ с детства интересовалась старостью. Меня воспитывали бабушка и дедушка, я общалась с их друзьями, для меня это было очень привычно. Старые люди производили на меня очень сильное впечатление своей длинной жизнью, особым взглядом на мир. В какой-то момент я поняла, что у моих сверстников другая ситуация: их круг общения сильно отличается. Я стала думать о старости, фантазировать, что на эту тему можно было бы сделать. Мне хотелось написать книжку про то, как дети и старики общаются, как старые люди рассказывают свои истории, о чем они разговаривают.

О домах для престарелых в России

Что старость в России — проблема, я поняла значительно позже: наверное, это случилось в университете, на третьем курсе психологического факультета «Вышки». У нас вообще нет культуры старости, притом что стариков становится больше каждый день. В России очень мало домов для престарелых: всего полторы тысячи на всю страну, в них живет примерно 250 000 человек, а стариков у нас — сорок миллионов. В США таких домов 20 000. Сейчас весь мир разочаровался в домах для престарелых и пытается придумать, что сделать для того, чтобы пожилому человеку не нужно было уезжать из города и переставать жить привычной жизнью на склоне лет. Но мы еще даже не подошли к этой фазе.

Государственные дома для престарелых — это странная история. Например, среди них существуют фантомные дома для престарелых, на бумаге они есть, но на деле не существуют. В некоторых учреждениях были несчастные случаи, пожары — пожилые люди просто горели заживо. В Европе и Америке дома для престарелых — это частный сектор, хороший бизнес, который работает лучше, чем государственный сектор. Но у нас нет такой сети. Были попытки, но они проваливались. Существует VIP-группа домов для престарелых, но это все стоит очень дорого: 100–140 тысяч в месяц на старика, мало кто может себе это позволить. Есть дома дешевле, они стоят около 30 тысяч в месяц, но их мало, а стариков много. Очереди, чтобы попасть туда, просто огромные. Все только говорят об этой проблеме, но никто ничего не делает.

Российская старость — это социальная смерть. Старик просто не существует в России, социально он абсолютно мертв. Он не имеет возможности развития, потому что старается выжить. Кроме того, Россия — страна с огромным количеством барьеров, начиная с тротуаров без пандусов и заканчивая отсутствием лифтов в метро. Климат у нас тоже своеобразный, пожилому человеку сложно в нем жить. Российские дома для престарелых в массе своей богадельня в прямом смысле этого слова, с ужасными столовыми, плохими кроватями, старым бельем и едва работающим отоплением. Я не думаю, что там закупают хорошие продукты, хотя это очень важно для пожилых. Подобные учреждения в Европе и Америке выглядят совершенно иначе.

На Западе существует три основных вида домов для престарелых. Первый — это отдельное жилье, но с созданием определенного сообщества, где все устроено удобно для пожилого человека (магазины, медицинская помощь, места для прогулок и т.п.). Затем дома, где пожилой человек живет в отдельной комнате в комфортных условиях — и при необходимости рядом есть врачи, трехразовое питание и любая помощь, если она нужна. И наконец, дома, где пожилым людям требуется круглосуточный уход. Это случаи людей, страдающих деменцией, болезнью Альцгеймера и тяжелой формой инвалидности. Такие дома (за исключением последнего) могут быть очень комфортными и приятными. Но, конечно, это по-прежнему оставляет пожилых людей в изоляции.

О наших стариках

Российские старики — это травмированные люди, прошедшие войну или голодное детство. Мы видим много пожилых людей, которые ездят в метро, проводят дни в поликлиниках. Нам кажется, что им просто нечего делать, нас это раздражает. Но чем им себя занять? Таким образом они принимают участие в социальной жизни, пытаются не выпасть из того, что происходит в городе каждый день. Нас это раздражает, но это не должно нас раздражать: мы сами в этом виноваты, мы ничего не делаем, не создаем никаких мест, куда они могли бы ходить, чтобы хорошо провести время. Старость — это одиночество: больше половины пожилых людей живут одни. Они садятся на лавочки у подъезда и пытаются коммуницировать. Но этой коммуникации никто не хочет, и они становятся агрессивными, могут ткнуть в тебя палкой, запрашивая негативное внимание, — такая вот детская реакция.

По индексу счастливой старости мы на 65-м (из 96) месте. В России уровень старческой агрессии выше, чем в Европе, потому что экономически мы живем хуже — этим объясняется практически все. Я не видела агрессивных стариков в Европе — они в целом довольны своей жизнью. Для них много всего придумывается: их учат работать с компьютерами, предлагают игры, которые улучшают слух, внимание и память. Их сводят с детьми, фотографируют, о них беспокоятся — и они это чувствуют. Наши старики более пессимистичны: они считают, что государство о них не заботится, не выплачивает достаточное количество денег. Пожилой человек в России думает, что его никто не видит, и он в этом прав. В Европе все гораздо лучше: города приспособлены для старых людей, есть специальные тротуары, пандусы, лифты, везде доброжелательное отношение. В России о старике говорят примерно так же, как о человеке с шизофренией.

Важно создавать культуру старости. Все мы будем стариками однажды, пожилой человек — это не только наше прошлое, это еще и будущее. Я думаю, что во многом агрессивное отношение к старым людям в России связано с тем, что нам стыдно за то, в каком положении они живут, мы боимся, что это тоже нас ждет. Вы же не хотите сидеть на лавке у подъезда? А может быть, вам это предстоит.

О том, когда стоит выходить на пенсию

Что нужно делать, чтобы быть здоровым и счастливым стариком? Заниматься спортом, откладывать деньги, постоянно развиваться: тогда риск старческих заболеваний снижается. Нет ничего плохого в том, чтобы работать до тех пор, пока можешь это делать. У нас принято работать дольше, чем в Европе: конечно, часто это вынужденная необходимость, но, с другой стороны, уход на пенсию — большой стресс, не все пожилые люди с этим справляются. В Европе после определенного возраста ты просто можешь не иметь выбора, должен будешь уйти, а у нас, если ты остаешься нужным, то твой возраст никого не смутит. Моей бабушке 80 лет, и она до сих пор работает. В Европе я таких не видела — только 5% людей после 60 лет там продолжают работать.

Медицина идет вперед, старый человек живет дольше, и он хочет быть активным во всех областях. Сексуальность, конечно, по-прежнему сложная тема, а у нас в старом возрасте это кажется каким-то нонсенсом. Обсуждать старческую сексуальность мы явно пока не готовы — хотя выходят разнообразные книги на эту тему, проводятся исследования. Например, было показано, что вылеченные болезни (любые перенесенные операции, рак или астма) в большинстве случаев никак не влияют на сексуальную жизнь, а влияют на нее отношения с партнером, желание партнера, частота мастурбации, восприятие собственного тела, отношение к сексу и подверженность оценке общества.

Огромное количество старых людей — это серьезная экономическая проблема. Мы стали жить дольше, рождаемость падает, а население стремительно стареет: если в 1980 году в мире было около 378 миллионов человек старше шестидесяти лет, в 2010-м — 760 миллионов, то к 2050 году их будет два миллиарда. Мир к этому не готов, нужно срочно что-то придумывать, чтобы все эти люди смогли сами себя обеспечить. В Китае и Японии сейчас очень распространена такая практика: старых людей стали прикреплять к детям, они забирают ребят детских садов, проводят с ними время, играют. Они не получают зарплату, но получают бонус к пенсии, и главное — они заняты. По экономическим причинам пенсионный возраст будет подниматься, он уже поднимается, и это сильно изменит понимание старости. Сейчас 60–65 лет — это общепринятое начало пенсионного возраста. Вообще, классификация старческого возраста нужна только для определения пенсионного возраста. В остальном, мне кажется, она не имеет смысла.

Об искусстве и культуре старости

Искусство — хороший ход, чтобы сделать старость видной и заметной: сейчас появилось много художественных проектов, героями которых становятся пожилые люди. С другой стороны, это вполне себе распространенный способ получить грант на тот или иной художественный проект: щенки, дети и старые люди — все мы на них реагируем. Но я не думаю, что это плохо в моральном или этическом плане: мы сейчас в таком положении, что выбирать не приходится. Если это поможет заострить внимание на проблемах старости — окей, почему нет.

Помимо Венского университета, я работаю в Оксфорде над проектом про взаимодействие одиноких стариков и усыновленных детей. В Европе нет сиротских домов. Сиротский дом — это атавизм. В большинстве случаев это очень страшно, самая настоящая зона. Даже в Индии сиротский дом, который я видела, был лучше российского: вместе живет всего 15 детей, семейный стиль воспитания, все дети получают внимание. Нет агрессивных или злых детей, им не нужно бороться за внимание друг с другом. В Северной и Центральной Европе сиротских домов не осталось, они исчезают и в Восточной Европе. Сейчас идет реорганизация системы: детям-сиротам находят новые семьи. Я решила попробовать посмотреть, что будет, если усыновленные дети будут общаться с одинокими стариками — они тоже пережили одиночество и травму. Еще в Лондоне есть галерея, которая активно сотрудничает с Институтом старения, приводит старых людей на экскурсии. Первое, что они сделали, — купили специальные стулья для пожилых людей: иначе они не могли бы сидеть на скамейках без подлокотников и спинок. В этой галерее проводятся не только экскурсии, но и мастер-классы — старики рисуют и лепят, работают с картинами, узнают что-то новое, знакомятся и общаются, могут что-то рассказать. Вот там я буду делать общие мастер-классы для дошкольников и пожилых людей. 

Самое страшное, что может пережить старый человек, когда остается один, — это ощущение, у него огромная жизнь за плечами, которую он не может никому передать, ему некому о ней рассказать. Это смерть при жизни без надежды на бессмертие. Это может привести человека в отчаяние. Когда же ты можешь передать свою историю, особенно маленькому человеку, который жить только начинает, появляется иллюзия бессмертия. И не страшно умирать. И жить тоже не страшно.

Источник Афиша