«Не имей ста рублей, имей сто друзей». — Это даже из арифметики очень хорошо известно, — Ибо сто рублей не велики деньги, а у сотни друзей по четвертной занять — и то не малая прибыль».

«Из двух зол нужно выбирать меньшее: или лишиться всего, или пожертвовать одной частицей…»

Это цитаты из романа «Приваловские миллионы» Д. Н. Мамина-Сибиряка. В 2022 году мы отметим его 170-летие.

Писатель родился 25 октября (6 ноября по новому стилю) 1852 года на Висимо-Шайтанском заводе. В наши дни это посёлок Висим  в 40 километрах от Нижнего Тагила. Настоящая фамилия писателя – Мамин. Вторую часть фамилии он присвоил себе по литературному псевдониму – Сибиряк.

Д. Н. Мамин-Сибиряк – выдающийся уральский писатель, искренне любивший наш край и оставивший множество очерков, рассказов, романов об Урале. В отечественную литературу и культуру писатель вошел прежде всего как “певец Урала”.

Интерес Мамина-Сибиряка к малой родине корнями своими уходит в петербургскую юность: по словам Б. Д. Удинцева, Мамин “всегда мучительно ощущал связь с семьей”. В декабре 1876 г. в связи с каникулами вдали от дома Дмитрий Наркисович выскажется так: “Я часто вспоминаю Висим, засыпанный теперь по самые крыши снегом, и жалею, что не придется еще пожить в нем. Часто уношусь мечтами в далекий, глухой уголок, самый дорогой для меня по воспоминаниям. Когда бывает трудно, когда хочется отдохнуть от ежедневных дрязг, особенно вечером, когда на столе ворчит самовар, я витаю мыслью среди моих старых знакомых, среди знакомых мест, среди патриархальной жизни”. Однако Мамина интересует не только семья — родители, братья, сестра. Начинающий писатель с тревогой наблюдает за тем, как быстротекущая жизнь смывает следы прошлого. Отсюда его пристальный интерес к истории области и края в целом, к фольклорным первоисточникам, внимание к такому феномену русской (и уральской в частности) культуры, как старообрядчество.

В письме к отцу от 21 августа 1875 г. жаждущий писательства петербургский студент Д. Мамин так обозначил интересные ему основные грани социально-исторической действительности Урала:

— раскольничья жизнь;

— Демидовы (противопоставляет энергии первых распущенность последних);

— разбойники (выделяет типы: фабричные; рудниковые; беглые; дает качественную характеристику — “знаменитые”);

— рассказы о Ермаке, Пугачеве, Малороссии и проч. (очевиден интерес к героическому прошлому Урала, а также к освоению и заселению уральских земель).

Мамин-Сибиряк писал о многом: все мы знаем «Аленушкины сказки», читали рассказы о природе, животных. И многое другое. Одной из тем является работа на приисках, золотодобыча.

Мы поговорим о богатстве. Как Мамин-сибиряк показал влияние золота, денег власти на человека. Вначале пути человек свободен. Послушайте фрагмент из степных встреч «Клад кучума».

Жаркий июньский день. Воздух накален до того, что дрожит и переливается, как вода, а даль чуть брезжит, повитая синеватой дымкой. И такая чудная степная даль…

Да, это настоящая киргизская степь, степь без конца-края, степь еще не тронутая дыханием цивилизации. Я любил по целым часам лежать в этой душистой, могучей степной траве, точно окропленной яркими красками степных цветов, — лежать и мечтать, как лежит и мечтает настоящий номад. Что ни говорите, а в каждом русском человеке, как мне кажется, живет именно такой номад, а отсюда неопределенная тоска по какой-то воле, каком-то неведомом просторе, шири и вообще по чем-то необъятном. Впрочем, я предавался этим мечтам, так сказать, по обязанности, потому что пил кумыс и должен был известное число часов жариться на степном солнце. Предаваться абсолютному покою — своего рода искусство, которое усваивается только постепенно. Лежишь в траве целые часы и ни о чем определенном не думаешь, а так, мысли в голове плывут, как редкие высокие облачка по летнему небу. Например, отчего в самом деле не сделаться настоящим степняком, как мой хозяин по кумысу киргиз Чибуртай? Ведь он счастлив, и так немного нужно для этого счастья… А как он спит спокойно, какой у него здоровый вид. И ничем

не мучится, как не мучится ничем его родная степь, кроме избытка сил.

А что нарушает то спокойствие?

Послушайте фрагмент из романа «Золото».

Рабочие уже были на середине болота. Это его успокоило. Приперев плотно дверь и поправив в очаге огонь, Кишкин присел к нему и вытащил из кармана правую

руку с онемевшими пальцами: в них он все время держал щепотку захваченной из ковша пробы. Оглянувшись кругом еще раз, он бережно высыпал высохшие шлихи на ладонь и принялся рассматривать их с жадным вниманием. На ладони блестели крупинки золота. Счетом их было больше двадцати. Господи, да ведь это богатство, страшное богатство, о каком он не смел и мечтать когда-нибудь! По приблизительному расчету, можно было на сто пудов песку положить золотника три, а при толщине пласта в полтора аршина и при протяжении россыпи чуть не на целую версту в общем можно было рассчитывать добыть пудов двадцать, то есть по курсу

на четыреста тысяч рублей.

— Господи, что же это такое?.. — изнеможенно повторял Кишкин, чувствуя, как у него на лбу выступают капли холодного пота.

Он бережно собрал всю пробу в бумажку и замер над ней, не веря своим старым глазам. Да, это было богатство, страшное богатство.

Для чего Кишкин скрыл свое открытие и выплеснул пробу в шурф, в первую минуту он не давал отчета и самому себе, а действовал по инстинкту самосохранения,

точно кто-то мог отнять у него добычу из рук. О, никто не может ничего сделать. С Ястребовым покончено по всей форме, с Кожиным можно развязаться. Странно,

что сейчас Кишкин вдруг возненавидел своего компаньона с его жалкими пятьюстами рублей. Просто взять и прогнать его — вот и весь разговор.

Отлично…

С другой стороны, к радостному чувству примешивалось горькое и обидное сознание: двадцать лет нищеты, убожества и унижения и дикое счастье на закате жизни.

К чему теперь деньги, когда и жить-то осталось, может быть, без году неделя? Кишкину сделалось до того горько, что он даже всплакнул старческими, бессильными

слезами. Эх, раньше бы такое богатство прикачнулось… Затем у него явилась мысль о сделанном доносе. Для чего он заварил всю эту кашу?

— С горя и помутился тогда, — вслух думал Кишкин.

Но борьба за душу все-таки происходит. Продолжаем читать роман «Золото».

Новое увлечение Карачунского Рублихой находилось в связи с его душевным настроением: это была его последняя ставка. «Оправдает себя» Рублиха, и Карачунский

спасен… Часто он совершенно забывался, сидя где-нибудь у машины и прислушиваясь к глухой работе и тяжелым вздохам шахты. Там, в темной глубине, творилась

медленная, но отчаянная борьба со скупой природой, спрятавшей в какой-то далекий угол свое сокровище. И в душе у человека, в неведомых глубинах, происходит

такая же борьба за крупицы правды, добра и чести. Ах, сколько тьмы лежит на каждой душе, и какими родовыми муками добываются такие крупицы… Большинство

людей счастливо только потому, что не дает себе труда заглянуть в такие душевные пропасти и вообще не дает отчета в пройденном пути.

Размышляя об Урале и Приуралье в произведениях Д. Н. Мамина-Сибиряка, современник писателя, екатеринбургский журналист В. П. Чекин замечательно точно определил ведущие тенденции в жизни этого края, и более того, саму суть особого “уральского менталитета”: “Два лозунга оживили молчаливые горные пади, ущелья и непроходимые леса Урала. (…) Вот они:

— Жизнь “за старую веру”.

— Все ради наживы.

Одни из новых “пришлых” уральцев строили в медвежьих трущобах раскольничьи скиты, другие закладывали заводы. И в наши дни это соотношение между “ищущими” Бога и ищущими миллионов мало изменилось.

Так, лозунг “Все, ради наживы” — ведущая тема романов “Приваловские миллионы”, “Золото”, “Дикое счастье”. В торговом мире богатство – это мыльный пузырь, который разлетается мгновенно радужными брызгами. Беспримерное, чудовищное богатство Привалова создало жизнь баснословную в летописях Урала. Этот магнат-золотопромышленник, как какой-то французский король, готов был платить десятки тысяч за всякое новое удовольствие, которое могло бы хоть на время оживить притупленные нервы. Гуляевский дом в Узле был отделан с царской роскошью. Какая жизнь происходила в этом дворце в наше расчетливое, грошовое время, – трудно даже представить; можно сказать только, что русская натура развернулась здесь во всю свою ширь. С утра до ночи в приваловских палатах стоял пир горой, и в этом разливном море угощались званый и незваный. И в то же время в том же самом доме в тайных молельнях совершалась постоянная раскольничья служба. Часто и хозяин и гости прямо с пьяной оргии попадали в моленные и здесь отбивали земные поклоны до синяков на лбу. Словом, жизнь, не сдерживаемая более ничем, не знала середины и лилась через край широкой волной, захватывая все на своем пути. Но обыкновенной роскоши, обыкновенного мотовства этим неистовым детям природы было мало. Какой-то дикий разгул овладел всеми: на целые десятки верст дорога устилается красным сукном, чтобы только проехать по ней пьяной компании на бешеных тройках; лошадей не только поят, но даже моют шампанским; бесчисленные гости располагаются как у себя дома, и их угощают целым гаремом из крепостных красавиц.

Александр Привалов, потерявший голову в этой бесконечной оргии, совсем изменился и, как говорили о нем, – задурил. Вконец притупившиеся нервы и расслабленные развратом чувства не могли уже возбуждаться вином и удовольствиями: нужны были человеческие страдания, стоны, вопли, человеческая кровь.

Истинное богатство в другом, в знаниях и прожитых впечатлений.

Завершает наш обзор отрывок из автобиографического очерка «Книжка».

Мне было лет пятнадцать, когда я встретился с новой книгой. От нашего завода верстах в десяти были знаменитые платиновые прииски. Управителем, или по-заводски доверенным, поступил туда бывший студент Казанского университета Николай Фёдорыч. Мы с Костей уже бродили с ружьями по соседним горам, бывали на прииске, познакомились с новыми людьми и нашли здесь и новую книгу, и микроскоп, и совершенно новые разговоры. В приисковой конторе жил ещё другой бывший студент, Александр Алексеевич, который главным образом и посвятил нас в новую веру. В конторе на полочке стояли неизвестные нам книги даже по названию. Тут были и ботанические беседы Шлейдена, и Молешот, и Фогт, и Ляйель, и много других знаменитых европейских имён. Пред нашими глазами раскрывался совершенно новый мир, необъятный и неудержимо манивший к себе светом настоящего знания и настоящей науки.

Ссылка

 
Источник Свердловской областной специальной библиотеки для слепых